Орфография и пунктуация автора сохранены.
Автобиография с воспоминаниями. Я, Плахин Рудольф Николаевич, Ветеран Великой Отечественной войны, участник боевых действий. Родился 28 февраля 1925 года в семье рабочего в деревне Набережная Щёлковского района Московской области.
Папа – Плахин Николай Михайлович 1895 года рождения.
Мама – Плахина Анна Василиевна 1900 года рождения.
Деревня Набережная находится на берегах 2-х рек: Клязьмы и Учи, которая течёт со стороны города Ивантеевки, и впадает в Клязьму в середине деревни.
Семья была дружная, детей было 3-е.
Сестра Нина 1920 года рождения.
Брат Валентин 1923 года рождения.
И я, Рудольф, 1925 года рождения.
Брат любил меня, играл со мной, и всегда брал с собой.
Крестили нас всех в родном доме. У папы с крестьянских времён осталась лошадка и вся упряжь. Папа приглашал священника с дьяконом и привозил их вместе с купелью.
Как проходили крестины сестры с братом, наверное, нормально, со всеми церковными правилами, а вот со мной был камфуз. Когда папа назвал имя Рудольф, священник сказал, такого имени в святцах нет и крестить он не будет, праздничный стол уже был накрыт, дьякон попробовал уговорить батюшку, а он не может идти против воли божьей.
Тогда папа сказал крести Павлом (так звали его старшего брата) а метрики дайте на Рудольфа вот так я и стал Рудольф. Какова история этого имя. В 1914 году во время 1-ой мировой войны в одном бою в штыковой атаке, он был ранен и попал в плен.
Причину по какой он решился бежать из лагеря, я не знаю. Какое-то время он бродил по чужим местам, обессилел и стал терять сознание. Но в это время чисто случайно обнаружил его немец с соседней фермы, его подлечили, подкормили и он стал работать на этой ферме, до обмена пленными.
В то время на этой ферме был трактор, машина и другие агрегаты сельскохозяйственной техники, папа всё это освоил полюбил и работал на ней. Фермер был добрый хорошо относился, а звали его Рудольф Расстова. Он ему подарил карманные швейцарские часы и опасную бритву фирмы Золинген, которой он брился до последних дней.
Вот в честь этого немца фермера папа назвал меня Рудольфом. Так что я двухимённый по церковным книгам я Павел, а по метрикам Рудольф.
Своё детство я помню с 5-летнего возраста. В 1930 году я заболел скарлатиной, в те годы это была коварная болезнь. Меня положили в Щёлковскую красную больницу в палату на 3-м этаже. Окна были в нашу сторону и оттуда я смотрел маму. Когда мне было плохо мама приходила каждый день и сидела подолгу. Автобусов тогда не было и ходить приходилось пешком, а это далеко.
Когда мне стало лучше, я вспомнил что перед болезнью мне купили детский барабан, слезами выпросил, чтобы мама принесла его, и мама принесла, как я играл не помню, но что творилось в палате, когда там появился 5-ти летний барабанщик, можно представить.
И 2-ой случай тоже в больнице. Кто-то увидел зарево, всем хотелось посмотреть где и что горит. Нас малышей не допускали к окошку, но зарево я немного видел, все говорили пожар, пожар.
Утром пришла мама и сказала, что ночью у нас в деревне сгорели два дома. Когда меня выписали из больницы, и мы добрались до нашей деревни я всё время спрашивал, а где сгорели домики, оказалось они на нашей стороне, не доходя 7 домов до нашего дома.
Неполная средняя школа находилась в соседней деревне Большое Хомутово. В ней учились дети 3 деревень: деревни Большое Хомутово, впоследствии ставшей 2-е Потапово, деревни Набережная и деревни Малое Хомутово, которая находится за рекой Клязьмой.
В школу принимали с 8 лет, сестра и брат уже учились, а я у них, читать, писать. Считать я стал рано, букварь я не только читал, я его знал, как стих наизусть, и в школу меня приняли с 7 лет 1932 году, в классе я был самый маленький.
Я хорошо помню первую учительницу Ефросинью Васильевну, она была пожилая, учительница с дореволюционных времён, была спокойная требовательная, на гас никогда не повышала голоса мы её любили. До школы было немного больше километра, осенью по деревенской дороге было хорошо, а зимой иногда было так много снегу, а его не кто не разгребал с трудом добирались до школы, а весной, когда таил снег со стороны леса и полей текли большие ручьи в реку, до школы их надо было пройти 3 и когда их пройти станет невозможно нас отпускали на каникулы их приурочивали к весеннему паводку. Вода в реке прибывала быстро выходила из берегов и заливала луга льдины отрывались от берегов, всплывали и плыли по течению в сторону Щёлково было красиво.
Помню в середине 30-х годов зимой на колхозное поле деревни 2-ое Потапово прилетели 3 самолёта У-2 за деревенскими усадьбами недалеко от школы их укрепили. Конечно без нас там не обошлось, мы ходили туда и группами, и классом, ведь мы так близко не видели настоящий самолёт мы их трогали, до этого, если когда увидим летит самолёт, мы фантазируем какой он: с дом или больше, а тут мы видим настоящий и так близко. Аэродрома здесь не было, они иногда улетали и возвращались.
Вскоре их перевели на колхозное поле за деревней Набережная, где и образовался учебный аэродром. Многие местные жители были курсантами. У них была дисциплина, казарм не было, была форма синий комбинезон и лётные очки. Они ходили строем и с песней. С начала войны был полевой аэродром и от сюда они летали на задание. Не смотря на то что немцы были под Москвой, а аэродром был действующий нашу местность не бомбили.
Как проходило детство. Во всём как могли помогали родителям. Мы с детства приучались к труду. Зиму учились, а летом трудились. Дома всегда скотина, то корова, то козы и другая живность. Коров утром рано выпускали в стадо, стадо было большое с 3-х улиц в середине деревни соединялись и их гнали в лес пастись. А вечером, когда стадо возвращалось далеко был слышен топот копыт и пыль стояла столбом.
С козами было сложней, их не брали в общее стадо и приходилось их пасти самим. Имея какой-то скот, мало того, что за ним нужен каждодневный уход, надо было заготовить корма, сено, веники, подстилку. Не зря говорили «Из кринки в чашку молоко наливать не так легко».
Самое трудное было с дровами, купить было негде их не продавали, деревья в лесу рубить не разрешали, за это штрафовали и даже судили. Вот и приходилось собирать ветки и выкорчеванные пни от старых деревьев.
Дел и забот было много, но мы успевали сбегать на речку. Купаться начинали как только отпустят на каникулы, если река не прогрелась находили заводинки - они прогревались быстрее. Если вы спросите у деревенского мальчишки, живущего у реки, когда он научился плавать, он затрудниться сказать. Учились один от одного. Считалось научился плавать, когда мог переплыть реку.
Огород также много занимал время надо было вскопать, посадить, поливать тогда не говорили: «Всё можно купить» всё выращивали сами.
Помимо домашних дел у нас были и свои увлечения.
Был у нас двоюродный брат тоже Валентин он постарше меня на 5 лет, и брата на 3 года. Он был всесторонне одарённый, он всегда чего-то придумывал, вот он у нас и был организатор всех наших увлечений. В своих воспоминаниях я часто употребляю слово Мы. Это 2 брата Валентина и я. Я хоть и был самый маленький, но меня интересовало всё и мне хотелось подумать самому.
В середине 30-х годов, после всех изобретений, мы начали увлекаться фотографией. Откуда и как появился у нас первый фотоаппарат Пионер не то Комсомолец я не знаю.
Это маленькая фанерная коробочка, оклеенная дерматином, с одной стороны был простенький объектив. С другой стороны сверху вниз выдвигалась кассета с пластинкой 6х9 см. Вот с него то и началась моя творческая жизнь, никакой литературы по фото не было, а для обработки негативов и печати нужны фотокомната, а электричества в деревне не было, и мы решили сделать фотокомнату своей конструкции, лежачую из ящика 1х1 м. В переднем левом углу отгородили место для керосиновой лампы где был красный светофильтр который при надобности подымался и таким образом экспонировали фотобумагу при печати. По стенкам расставлялись баночки с растворами и водой. Заднюю часть ящичка прикрывало прибитое одеяло мы подлезали под него, подсовывали его под себя, и получалась тёмная фотокомната с красным светом, в ней по пояс с трудом умещались только двое. Вот так мы и печатали первые фотографии. Вот такая я делал первые шаги в любимом увлечении.
Но вскоре мы узнали, что в городе Щёлково в доме пионеров, это там где сейчас кинотеатр «Аврора», организовался фотокружок. Мы все трое пошли в Дом пионеров, и руководитель разрешил посещать занятия. Руководителем фотокружка был фотокорреспондент районной газеты. Занятия были практические, мы старались не пропускать нам было интересно. Руководитель очень понятно объяснял, что и как надо, мы иногда и свои негативы проявляли во время занятий.
Я считаю, этот кружок мне дал много. В 1937 году папа нам купил фотоаппарат Фотокор со штативом, по тем временам он был вполне профессиональным, с механизмом наводки на резкость по матовому стеклу, с хорошим объективом, с большим набором выдержек и диафрагм, с кассетой под пластинки 9х12 см.
Мы подучились фотографировать и стали вывешивать школьные фотографии в стенной газете. Этим заинтересовался директор школы и посодействовал в школе под лестницей отгородить маленькую комнатку нам стало ближе ходить в фотолабораторию, в которой также был и белый и красный свет. В фотокружке мы даже освоили съёмку с магниевой вспышкой, которую делали сами, на деревянную ручку прибивали крышку от гуталиновой банки, на ватку насыпали порошок магния, ватку немного фитильком спускали вниз, и когда всё подготовлено, поджигали ватку, поднимали кверху, и пока ватка догорала до магния можно было добежать до объекта съёмки и попасть в кадр. Вспышки магния хватало чтобы получить нужный по плотности негатив.
У руководителя фотокружка был плёночный фотоаппарат ФЭД. В кассете помещалось 36 кадров, это так заманчиво, но для этого нужна была нормальная фотокомната и увеличитель, а мне так хотелось иметь такой фотоаппарат и стать корреспондентом, но подучиться было негде. Но мечта ОСТАЛАСЬ.
Нас подвела дневная аристотипная бумага. Нас привлекла она тем, что печатать на неё нужно прямо на свету. А отпечатки получались сочные красивые и были шоколадного цвета. У нас было много удачных снимков, и не осталось ни одного, они выцвели даже в альбомах, а мы не знали, что она такая.
Технику папа полюбил ещё в плену на ферме. В России в то время машин было мало, а когда появились он подучился где-то и стал автомехаником и шофёром. Это были редкие профессии и он был востребован. Помню он работал в Москве автомехаником в гараже какого-то министерства и его поселили в общежитии иногда он по очереди брал нас с собой. Над койкой папа сделал нары, и мы по лесенке туда влезали на ночь. Однажды вечером собрались в комнате другие работники гаража и говорили сегодня опять взрывали Храм Христа Спасителя, а я днём тоже слышал взрывы, но я не знал, что это такое.
Папа любил инструмент и сделал верстак типа капитальной тумбочки сверху 2 выдвижных ящичка для мелкого инструмента, внизу полки для остального, а сверху укреплены тиски. Этот верстак действующий и сейчас. Папа разрешал нам пользоваться этим инструментом, но говорил взяли поработали, положите на место, а если что сломали, не прячьте и не бойтесь, а скажите, я вас ругать не буду, а буду знать, чего у меня не будет.
Вот мы и делали всякие игрушки безделушки, запомнилась мне последняя затея, мы решили сделать паровую машину ей даже папа заинтересовался, и сказал, чего вы не сможете нарисуйте, и я постараюсь сделать на работе в гараже. Сколько мы её делали не помню, но она получилась, она двигалась и нужные шкивы вращались, как и было задумано. Когда мы с братом подросли, папа не однократно приезжал на машине и оставлял для небольшого ремонта перед техосмотром, а мы ему помогали машину мыть перед техосмотром, где надо отчищали ржавчину, а потом красили всё что металлическое снизу в чёрный цвет, кузов в тёмно-зелёный. Кабину если где надо папа подкрашивал сам. Он менял втулки, шкворня и другие детали. Папа знал какие требования предъявляет ГАИ во время техосмотра. Управлять машиной мы с братом научились рано, папа нас увозил на окраину аэродрома втыкал колышки в землю, и мы учились Въезжать в ворота передом и задом и освоили трогаться с места в горку плавно. Но дальше деревни мы не ездили. Посещая фотокружок мы часто заходили в книжный магазин он был через дорогу от дома пионеров, сейчас это Щёлковский историко-краеведческий музей. Помню в 1937 году к 100-летию гибели А.С. Пушкина выпустили толстый однотомник стихов и сочинений в плотном жёлтом переплёте с барельефом профиля поэта. Конечно же мы её купили, и она сохранилась до сих пор.
Иногда ходили в городской кинотеатр. Он находился в церкви в той, которая сейчас находится на улице Пролетарский проспект тогда за книжным магазином домов не было а была тропинка по берёзовому парку. После окончания школы в 1939 году нам Директор разрешил пользоваться фотокомнатой (фотолабораторией).
Когда я окончил неполную среднюю школу в деревне 2-ое Потапово стоял вопрос
А что дальше?
Средние школы были только в Щёлково, а это 4-5 километров, автобусов не было. Это одно, возможно и другое.
А когда я узнал в Москве появились чертёжноконструкторские курсы, а я очень любил черчение и осенью 1939 года я поступил на эти курсы.
Весной 1940 г. мне дали справку, что я успешно окончил 1-ый год обучения чертёжноконструкторских курсов и поступаю на работу на опытный авиационный завод в г. Подлипки, (сейчас это город Королёв). Директор завода был Павел Осипович Сухой самолёты которого и сейчас служат отечеству. Меня взяли в цех в распоряжение инженера конструктора чертить на фанере шаблоны, по которым изготавливались болванки на которых слесаря из алюминия выколачивали деталь. Работа мне нравилась.
Осенью 1940 года я опять стал посещать курсы, занятия велись по вечерам. И я успевал после работы. Весной 1941 года я также успешно кончил 2-й год обучения и получил свидетельство об окончании.
На работе из цеха меня перевели в конструкторский отдел чертёжником-деталировщиком, но работать в нём пришлось недолго, вскоре началась Война. Нет столько работали, сколько готовились к эвакуации, и в начале ноября 1941 года нас посадили в теплушки, так называли грузовые закрытые вагоны, в них по обе стороны от дверей были нары, а по середине железная печка, вот так мы тронулись на восток, ехали долго, на некоторых станциях стояли сутками. В первую очередь пропускались составы с солдатами и военной техникой, которые шли на фронт.
Наконец мы приехали. Нас выгрузили в каком-то тупике кругом стояли ящики, станки, оборудование. Впереди просматривались стройки. Некоторые станки прямо на улице подключённые кабелем работали. Точили снаряды.
Нас разместили в бараке, семейных размещали в городе, тут мы и узнали, что находимся в городе Молотов. В тех местах в ноябре уже было холодно. Был снежок, были морозы. Первоочередная задача, построить хотя бы временные здания и цеха и что бы в н х было тепло, печками служили бочки, их легко было переделать. Недалеко протекала река Кама. Я впервые увидел такую широкую реку, она ещё не замёрзла, она была судоходная. Я даже побывал на двух портах Пермь-первая и Пермь-вторая.
На стройке работали днём и ночью спали не раздеваясь, вот тогда тоя и испытал на себе, что такое Труженик тыла. В декабре 1941 года, когда началась битва за Москву и немцев местами отогнали на 100 км и более. У нас нашёлся активный комсомолец и стал агитировать добровольцев на фронт, добивать немцев и далее, и я дал согласие, ведь мы были воспитаны с детства с любовью к Родине, мы были патриоты, а Сталин был Царь и Бог. Нас набралось не один десяток, но уехать оттуда было не так просто. В эшелоны которые шли в сторону фронта гражданских сажать не разрешалось. Я попал в группу агитатора, как он договорился не знаю нас посадили солдаты нас было 6 человек. До Москвы мы добирались долго на разных видах транспорта даже пешком. Не далеко от Москвы нас посадила попутная машина, а при въезде в Москву были комендантские посты, на ссадили и отвезли в комендатуру, там разобрались кто мы, дали нам справки чтобы нас не задерживали другие патрули, так я добрался до дома.
С деревенскими ребятами и одноклассниками я опять ходил в военкомат. Многим стали присылать повестки, а мой возраст был не призывной, а один работник военкомата сказал мне, ещё навоюешься, так и получилось, и направили меня учиться на шофёра в Подмосковный военкомат там были школы, с условием, когда получу права доложить. 15 сентября 1942 года я получил права доложил и ждал повестку, я же готовый обученный солдат. Призвали в армию меня 23 января 1943 года. Я сказал, что у меня есть права, никто на это не обратил внимание и вместе с большой группой призывников посадили в вагон и повезли на восток. Высадили нас в Чувашии, станция Варнар-Вурнары. Там нас подстригли, помыли, одели в военную форму, и мы стали солдаты.
Вскоре нас перевезли в Гороховецкие лагеря Горьковской области, в учебно-пулемётный полк, в полку была 21 рота, в нашей роте было 140 человек, размещались мы в землянке. Питались в одной столовой до двух с половиной тысяч человек. Завтракаем с подъёма, обедали до ужина, ужинали до отбоя, да и питание желалось чтобы было хоть чуть-чуть получше. И так с февраля до начала ноября.
Но возмущения не было, все понимали Родине трудно, но иногда в столовой услышишь, да и сам говорил, скорей бы на фронт.
Дисциплина и занятия велись по-суворовски, тяжело в учении легко в бою.
В начале ноября нам присвоили звания мне сержанта, нас обмундировали во всё новое, валенки, тёплые ватные штаны, телогрейку, для нас это был рай. Мы ожидали отправку на фронт. Приезжали представители из разных частей и отбирали сколько им надо, дошла очередь и до нас, нас отсчитали и посадили в вагон и повезли в сторону фронта. Высадили нас было темно, кругом силуэты разбитых домов, и мы узнали, что это город Курск, нас построили и мы целую ночь шли. Когда стало рассветать я увидел деревенские дома и удивился здесь же было историческое сражение, а все дома целы. Оказывается, и так бывает, война их обошла. Это были два хутора Верхний и Нижний Голубицкие в этих местах после боёв на Курской дуге находился на формировке 3-ий гвардейский Сталинградский механизированный корпус.
Нас зачислили в зенитную пулемётную роту 7-ой бригады. Зимой на занятиях нам пришлось переучиваться, если пулемёт Максим мы знали до винтика, а зенитный крупнокалиберный пулемёт Д.Ш.К.а совсем другой, но пулемёт есть пулемёт, и мы его быстро освоили.
Даже после войны говорили, кто в гороховецких лагерях не бывал, тот службы не видал.
Весной 1944 года нас перевезли под город Тулу, в Тульские танковые лагеря, там нас укомплектовали личным составом и техникой. Я стал командиром расчёта наводчиком крупнокалиберного пулемёта Д.Ш.К.а и мне вручили технику. Пулемёт на треноге был укреплён хомутами к полу машины Додж ¾.
В расчёте было 4 человека. Я, два заряжающих и шофёр. В таком боевом составе в мае 1944 года мы прибыли в Беларусь на передовую. За время пребывания в Тульских танковых лагерях ко мне приезжала мама, ей даже разрешили пожить несколько дней. Она жила с медсестрой в землянке санчасти, а меня с подъёма отпускали к ней.
Как я помню начало боевых действий.
На фронт я попал когда мне было девятнадцать с половиной лет. Принимал участие в боях операции Багратион в составе третьего гвардейского Сталинградского механизированного корпуса в зенитно-пулемётной роте 7-ой бригады.
Утром на рассвете нас подняли по тревоге, во всех сторонах на сколько видел глаз стояли разные орудия и Катюши, и по команде они открыли огонь, мы стояли в полной боевой готовности, тоже ждали команду. Сколько длилась артподготовка 30 минут или более не помню, но она была нужна для данного прорыва обороны.
Все кто видел наверное думал, не дай бог попасть под такую канонаду. Затем на бреющем полёте летели самолёты и тоже стреляли, с немецкой стороны были слышны редкие не прицельные разрывы дальней артиллерии, затем пошли танки.
После такой артподготовки тронулась лавина военной техники корпуса. Корпус был механизирован и не один солдат не ходил пешком, все ехали на машинах. Первые десятки километров мы не встречали никакого сопротивления, редкие оставшиеся от обстрела немцы стояли с поднятыми руками, сдавались в плен. И так до хорошо оборонительных рубежей, с каких и началась для меня война.
Наступали мы быстро, так быстро, что однажды попали под обстрел своих Илов. Увидев цели в заданном районе не разобравшись начали пикировать, не смотря на ракеты, нам сказали не стрелять, но когда появились жертвы и потери техники нам дали команду открыть огонь. Разобравшись в опознавательных ракетах или по другой команде Илы больше не пикировали и улетели.
Вскоре продвигаясь вперёд на одной переправе немецкие самолёты Мессершмитты 109 обнаружили скопление техники. Стали пикировать и расстреливать колонну, вскоре подъехал и я и сходу по самолётам открыл огонь. Один из пилотов заметил меня, что я веду огонь по ним, а он не встал в круг для очередного пикирования, а начал пикировать на меня, мы стреляли одновременно, нажав на гашетку (курок) я держал её до последнего патрона. Я прыгнул через борт на землю, а когда поднял голову и увидел горящий самолёт и лётчика на парашюте, которого несло ветром в лес к партизанам. Пилот и в мою машину попал двумя двадцатимиллиметровыми снарядиками. Один повредил диск и покрышку переднего колеса, а второй пробил пол, вошёл в землю и не взорвался. Я его откопал и долго носил как сувенир. На нём были дорожки от нарезного ствола. Вот так я сбил первый самолёт.
Дальше наступление шло в таком же темпе, освобождали города и железнодорожные узлы. Стрелять приходилось не только по самолётам, но по любой технике и огневым точкам.
Когда освободили столицу Белоруссии город Минск, нас передали с третьего Белорусского в первый Прибалтийский и начали освобождать Прибалтику. Освободив столицу Литвы город Вильнюс и двигаясь в сторону риги получился большой Курляндский котёл и немцы это поняли и старались вырваться чем ближе к риге тем ожесточённее были бои. И часть частей чтобы спасти стали эвакуировать Балтийским морем.
Освобождения города Шаулей немцы не ожидали, его обошли со всех сторон так, и освободили за одно утро, до полного рассвета. За что в последствии нашей седьмой бригаде 3-го гвардейского Сталинградского механизированного корпуса было присвоено звание Шавлинская.
Вскоре после рассвета в небе появилась Рама. Это двухфюзеляжный самолёт немецкой авиационной разведки. Это лаборатория в воздухе, она снимала, обрабатывала и передавала данные на землю. Нам чтобы не выдать себя была дана команда не стрелять.
К обеду мы услышали гул моторов и в небе появились самолёты, они летели так стройно, как на параде, их было очень много, их было больше ста. Определив цели одни стали бомбить, другие пикируя стреляли по технике, а когда это было ближе к нам, я открыл огонь. Пикировали Юнкерса-87 они почти над нами выходили из пике, я стрелял длинными очередями куда попал не знаю, но самолёт не выходил из пике, боком, боком, оставив за собой след огня и дыма рухнул в лесу.
Так я сбил второй самолёт. Когда 9-я бригада нашего корпуса вышла к Балтийскому морю и стала контролировать его у немцев оставалось два выхода, или сдаваться или прорваться и они в течение нескольких дней на разных участках неся большие потери старались прорваться. 19 сентября 1944 года был страшный бой и на нашем участке. Я стрелял и по воздушным и по наземным целям и видел как один самолёт задымил и пошёл вниз, в этот момент было не до того, чтобы разбирать, кто сбил самолёт. Бой продолжался до вечера и ещё не один день, до полной ликвидации всей группировки. О третьем сбитом самолёте я узнал только через 70 лет к 70-летию Победы из интернета, когда дочь отсканировала наградные листы. Теперь я точно знаю за что имею правительственные награды. И могу с уверенностью сказать, что я внёс большой вклад в Победу. На этом боевые действия закончились. Хватит.
5 месяцев каждодневных боёв. 1944 год операция Багратион. Имею две боевые награды Орден «Красной Звезды» и медаль «За Отвагу», орден «Отечественной войны» нам участникам боевых действий вручили к 40-летию Победы.
Почему «Красная Звезда», а не орден Славы IIIстепени, как указано во втором наградном листе??? Командир корпуса как самая высокая инстанция, счёл этот подвиг более достойным и своим приказом заменил орден Славы III степени на орден Красной Звезды, всё это в последних листах. А служба продолжалась до 1948 года в разных частях и разных местах. Связь со своей боевой частью потерял, они уехали на формировку Руда.
Когда я приехал с командиром роты в Москву осенью 1944 года ещё шла война, командир роты поступал в академию, а меня направили в родственную часть, я же зенитчик из зенитно-пулемётной роты. В Московский военный округ П.В.О. который вскоре переехал в Литву в город Вильнюс. Который я и освобождал, и стал называться Северо-Западный округ П.В.О. Командующим был генерал-полковник Журавлёв.
Но я захватил с собой шофёрские права, которые получил до призыва в армию, они получились как никогда кстати. Я стал шофёром у командира автобатальона подполковника Андрея Ивановича Хромова. Жил он на улице Краковская с женой и 11-летним сыном. В деревянном доме занимал 4 комнаты. В 5-ой мы жили с ординарцем. Это очень порядочная семья. Это было видно по отношению к нам. Оба автомобилисты, с довоенного времени имели права первого класса, мотоциклетные права и преподавательские удостоверения. Я у них был как старший сын.
А служба продолжалась. Это было после Победы в августе или сентябре подполковник мне сказал, что меня собираются забрать в командировку. Вскоре меня вызвали в штаб и сказали, что я командируюсь в Берлин с двумя офицерами на машине Додж ¾, и чтобы я взял с собой всё необходимое и явился в указанный день, чтобы подготовить и укомплектовать инструментом машину. Машину я такую хорошо знал, на фронте мой пулемёт был укреплён на такой же машине. И в назначенный день мы выехали из Вильнюса через Каунас в Восточную Пруссию. В Кёнигсберг мы не заезжали. Заезжая в воинские части проезжали города: Инстербург, Норденбург, Ортенбург, Рекин. По всему пути были следы войны, воронки и подбитая техника, много танков.
В городе Кюстрин был разбит мост и переезжать речку пришлось вброд.
Затем выехали на окружную бетонку. Везде следы войны. только дороги за это время подремонтировали, объездов не было. Берлин с окраин и до центра был разбит. На улицах работали немцы, разбирали и убирали завалы. За всё время не встретился ни один магазин. Доехали до Бранденбургских ворот, кругом одни завалы, деревья стоят без макушек. По обе стороны рынок-барахолка, где всё менялось, всё продавалось. У немцев были не лучшие времена, они голодали. Я не отходил от машины. Машина не закрывалась, а в ней наши вещи, а мои пассажиры решили туда сходить. В это время в Берлине не было границ, и в городе, и на рынке можно было встретить солдат разных стран. Пока я стоял ко мне подъезжали американские солдаты и предлагали сигареты или найти им покупателя, а один подъехал на Виллисе и предложил машину, даже на пыльном капоте пальцем написал 8000 тысяч марок.
Пришли мои полковники с пустыми руками, затем адъютант и показывает анодированные под золото часы кирпичиком и дарит их мне, он их обменял на две буханки хлеба. Они ходили долго и точно. Но когда встали их ни одна мастерская не брала в ремонт. Оказалось, они были штамповка и назывались цилиндры.
От Бранденбургских ворот мы заехали и в Рейхстаг. Полковники с адъютантом пошли вовнутрь, а я от машины почти не отходил, только до ступенек и колонн, где нашёл местечко и нацарапал 3 буквы П.Р.Н. (Плахин Рудольф Николаевич).
По приезду из командировки я опять стал возить командира автобатальона, но недолго. Меня опять вызвали в штаб в кабинет командующего, там ещё сидели два шофёра, он вызывал по с и беседовал, я был последний. После всех расспросов сказал иди к старшему адъютанту майору возьми ключи от Мерседеса и готовь машину, поедем на рыбалку. Откровенно говоря, мне не очень хотелось возить такое высокое начальство, стал отговариваться, что я на Мерседесах никогда не ездил, а он сказал ты шофёр. Поезди по двору у гаражей и научишься. Вот так я стал водителем командующего войск П.В.О. генерала-полковника Журавлёва.
Когда отпала нужда в этом округе его расформировали. Старший офицерский состав переехал в Москву. Генерал-полковник стал первым заместителем командующего войск ПВО страны генерала армии Гудыменко. У Журавлёва сократили одного шофёра – меня. Я плохо знал Москву и меня перевели в хозвзвод при штабе на грузовую машину я был весьма доволен где и прослужил до демобилизации.
Как я помню начало войны.
Мне было 16 с половиной лет, я по сей день помню, как началась война. Помню выступление по радио В.М. Молотова, когда он сообщил о начале войны.
Буквально с первых дней начался призыв в армию Деревня Набережная большая, около 2-х сот домов, каждое утро со всех сторон шли группы провожающих. Шли в сторону г. Щёлково в военкомат и пели одну песню: «Как родная меня мать провожала, тут и вся моя родня набежала». Появились первые материнские слёзы. С первых дней войны появилась песня. Призывающая сплотиться к возмездию и справедливой мести. Если гимн Советского Союза исполнялся в 12ть часов ночи. То эта песня исполнялась по утрам в 6ть часов. Первые строки я помню и по сей день.
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой.
Гнилой фашистской нечисти
Загоним пулю в лоб,
Отребью человечества
Сколотим крепкий гроб.
Эти строки нельзя забыть. И так всю войну. Вскоре стали приходить похоронки. В домах появилось горе.
За время войны почти в каждом доме были похоронки, а в некоторых по две и даже по три. Стали из госпиталей приходить инвалиды. Это тоже не очень радовало.
В нашей семье было 4 участника войны, а мама работала на трудовом фронте, валила лес. Делали противотанковые завалы. Первым на фронт попал брат Валентин. В 1939 году он поступил в авиационное инженерное техническое училище. Проучился два года. Началась война, ему присвоили звание младшего командира и должность техник радист приборист и направили на полевой аэродром.
Его задача что бы радиосвязь и приборы при вылете на боевое задание работали исправно. После войны он иногда говорил: война у меня была длинная, я отступал до Москвы, наступал до Берлина, и от Берлина до Харбина, ему и там пришлось повоевать.
Папу призвали в 1942 году, в этом же году он был ранен, простужен. и пришёл домой инвалидом первой группы. В 1942 году, когда мне исполнилось 17 лет я стал ходить в военкомат с одноклассниками, деревенскими ребятами, чтобы добровольцами нас взяли на фронт. Некоторым, кто постарше, вручали повестки, а мне говорили, что мой 1925 год ещё не призывной и дали направление в Подмосковный военкомат, там была школа шофёров, со строгим наказом, как получу права доложить.
Права получил 15 сентября 1942 года как требовалось доложил и отдал повестку, которую получил только на 23 января 1943 года.
В военкомате я показал права, никто на них не обратил внимания, и меня в месте с большой группой посадили в вагон и повезли на восток в горьковскую область в Гороховские лагеря в учебнопулемётный полк. И так я стал пулемётчик.
На фронт попал в 1944 году.
Сестра Нина с довоенных времён работала в бухгалтерии Московского военного округа, их тоже приравняли к участникам войны.
Как я помню День победы.
Я хорошо помню незабываемый день 9 мая 1945 года, меня Победа застала в городе Вильнюс. Трудно описать всю ту радость, даже погода радовалась. Было солнце, солдаты смешались с местными жителями, на лицах была неописуемая радость. Все поздравляли друг друга. Горожане угощали своими настойками. Все вышли на улицы, город гудел. И так не один день.
Я праздновал за семейным столом комбата, жена Лидия Ивановна накрыла стол. Комбат ходил в часть пешком. Я не выезжал.
Как сложилась моя жизнь после демобилизации.
Демобилизовался я на новый 1948 год, отслужив без одного месяца 5 лет. Приехал в родно дом деревни Набережная, которой сейчас уже нет, стали улицы городского поселения, деревня показалась пустой и скучной, редко кого встретишь, мужчин почти нет, только пожилые, которых не призывали по возрасту и инвалиды. Я один пришёл с руками и ногами.
Деревня как была без электричества, таки осталась с керосиновыми лампами и это рядом с Москвой. Дороги за войну стали ещё хуже. По дороге Щёлково-Ивантеевка весной или после дождя не проедешь – одни ямы от телег. Заполненные водой, машину увидишь редко.
А тут налог придумали, народ и так устал от войны, налоговики с представителем сельского совета ходили по домам и переписывали сколько кустов смородины, крыжовника. Всё это шло в доход и с него брали налог, многие попилили яблони, так как платить было нечем.
А со мной было так, на фронте в моём расчёте второй номер – колхозный пчеловод, иногда он так интересно рассказывал о пчёлах, какие они трудолюбивые, как у них всё распределено, каждая пчела занимается своим делом. И в одном из боёв он погибает. Когда я демобилизовался в память этого друга я завёл пчёл 2 семьи, и мне сделали ещё три улья, на случай если эти семьи будут роиться. Пришли налоговики и записали все пять, я не смог их убедить, что они пустые.
После смерти Сталина, не помню кто из временных вождей – Булганин или Маленков, отменили этот налог, все им были благодарны.
В первый же месяц как я демобилизовался, к нам зашёл папин друг – всеми уважаемый бессменный председатель колхоза Сергей Дмитриевич.
Основной разговор – надо проводить электричество, говорил, что ему жалко женщин, которые всю войну крутили веялки вручную и ухаживали за скотиной с керосиновыми фонарями «Летучая мышь». Три года после войны не было человека, который взялся бы за электрификацию деревни, и он обратился ко мне. Это было неожиданно. Единственное что я сказал я же не электрик. А он сказал ты начни а мы всем миром поможем и я согласился. Оговорили с чего можем начать и собрали общее собрание, познакомили их с нашими планами нас единогласно поддержали. Выбрали комиссию по электрификации. Председателем Сергея Дмитриевича, бухгалтера – колхозного счетовода Клавдию Фёдоровну и несколько членов. И у меня началась трудовая жизнь, мне платили кукую-то зарплату и оплачивали проезд.
Я начал со Щёлковской электросети. Ведь они весной 1941 года развезли по деревне столбы с изоляторами, но установит не успели, началась война. Столбы, наверное, распилили на дрова, а изоляторы затерялись, а на этот раз они нам отказали, сославшись что у них нет мощностей. Пришлось обращаться в Пушкинские электросети, не сразу решился вопрос. Не мало пришлось поездить по разным инстанциям, попутных машин до Ивантеевки не было, тогда я подремонтировал довоенный велосипед. На нём доезжал до ивантеевского участка, оставлял велосипед и ехал автобусом в Пушкино и так много раз, пока не решился наш вопрос. Обязали Пушкинские электросети довести высоковольтную линию до деревни и установит трансформатор, а деревню электрифицировать своими силами. Это уже было большим достижением. Стал вопрос где найти материалы для деревни. Со столбами было проще. Сергей Дмитриевич сказал лошадей он даёт и женщин сколько надо выделит, и пилите любое подходящее на столб дерево в колхозном участке леса. А вот с проводами и изоляторами было сложней. Я объехал все организации, которые могли помочь и помогали, мы побирались, брали любые старые провода любого металла и сечения, толстые расплетали. Так же и изоляторы с крюками брали все. Хотелось дать свет в дома.
Когда набрали немного материала, встал вопрос, что электрифицировать в первую очередь. Комиссия решила электрифицировать все колхозные постройки, затем магазин и все попутные дома, а получилось так: рядом с магазином жил Сергей Дмитриевич, через дорогу Клавдия Фёдоровна, а через дом мой дом, подключили и другие дома насколько хватило материала. И появились первые недовольные. Можно было услышать, себе провели, не все понимали, как трудно достать материалы, и так в разные стороны от трансформатора по возможности подключали очередные дома, за это время я приобрёл когти и пояс. И стал помогать электрикам из ивантеевского участка, которые почти бесплатно вечером и в воскресные дни по возможности подключали дома. Сколько это длилось год или два, а деревню я электрифицировал.
А со мной был такой случай. Когда стали вести капитальную дорогу от Щёлкова до Ивантеевки несколько столбов из-за экономии стояли посредине этой дороги, их надо было обесточить и перенести. Надо было заглушить провода на столбе, который не мешал дороге, я не заметил насколько был подкопан этот столб во время стройки этой дороги, да оказалось столб был вкопан не глубоко. Я был на самом верху столба и отсоединял провода. Которые шли к домам. Когда я отсоединил последний провод. Столб стал быстро наклоняться, я думал, что он остановится в каком-то наклонном положении, я успел перехватиться на когтях так, чтобы падать боком и столб упал не на меня, а прижал ногу в мягком песке новой дороги. Женщины, стоявшие недалеко у колодца всё это видели, как я падал со столбом. И по-первости боялись подойти ко мне, а когда я зашевелился и пытался вылезти из-под столба они подбежали и помогли выбраться. Переломов у меня не было. Отделался только ушибами, но с тех пор на столбы больше не лазаю.
Был и такой памятный день. В 1948 году ко Дню Победы в Хомутовской школе, которая у церкви, в которой я учился устроили День Память об учениках не вернувшихся с войны. 3 года активисты школы и трёх деревень – Большое Хомутово, Набережная и Малое Хомутово собирали фотографии и развешивали их на листах в зале школы. Пригласили родственников погибших и всех тех, кто мог прийти. Пригласили и меня. Зал был полон. Начались выступления, дали слово и мне. Когда я подошёл к фотографиям, а их было много, очень много, многих я узнал. Вспомнил как мы во время перемен играли в этом зале, как нас принимали в октябрята, в пионеры и другие мероприятия. А сейчас я стою в этом зале, а их нет, я почувствовал себя виноватым, в горле появился ком, и я не мог говорить. У меня, у фронтовика, 23-летнего парня появились слёзы. Я стоял и молчал, я не мог сосредоточиться с чего начать и через силу стал говорить, что говорил ни одного слова не помню, а когда обратно подходил на своё место заметил у многих слёзы, и не только у женщин.
Эта встреча запомнилась мне на всю жизнь.
Профессиональное начало.
Летом 1948 года я узнал, что в Москве открылись курсы повышенной фотографии. Я загорелся осуществить свою детскую мечту, научиться фотографировать и стать фотокорреспондентом. И осенью я поступил на эти курсы. Но мне нужна была фотолаборатория, а света в деревне ещё не было, но я определил место в сенях и начал строить, когда появилось электричество, фотолаборатория была готова.
Среди учащихся были и женщины. Большинство учащихся занимались фотографией для семейного альбома. После войны у многих появились немецкие трофейные фотоаппараты, да и в комиссионках большой выбор. Преподаватели в основном фронтовые фотокорреспонденты с большим опытом. В нашей группе Яков Николаевич Халип, который бывал на разных фронтах с военным корреспондентом писателем Симоновым.
В группе я познакомился с одним москвичом который и до того фотографировал и хотел стать профессионалом. Ему родители разрешили заниматься всеми процессами в ванной. Когда дошло дело до практических работ родители и мне разрешили, у него уже был увеличитель, мы соблюдали чистоту и по окончании тщательно убирались. И Яков Николаевич заметил наши серьёзные намерения мы много спрашивали и больше всех показывали свои фотографии, он иногда после занятий задерживался с нами и показывал свои фронтовые и событийные фотографии.
Иногда по воскресеньям выезжали на практические занятия по пейзажу за город. И там объяснял про композицию и точки съёмки.
Мне советовал какой приобрести фотоаппарат. Когда и где применять какую плёнку. Иногда даже давал немного немецкой высокочувствительной плёнки «Суперпан», он её доставал на киностудиях, впоследствии и я узнал каналы и так же покупал банки по 300 метров. Это дёшево и удобно. К ней привыкаешь, появляется уверенность, и она не подводит.
Были у нас и практические занятия по портрету в одной художественной фотографии, адрес я забыл, а вот фотохудожника я помню. На его фотографиях на паспарту стоял штамп оттиснутый золотом «Коган». К нам у него было дружественное отношение. Он много объяснял и показывал, и разрешал пользоваться его аппаратурой. Я конечно проявлял инициативу. В домашних условиях этого не добьёшься. Там любой фон, они висят как занавески на кольцах, выбирай любой. Да и софиты разные, на разной высоте, в домашних условиях можно добиться только качества.
За два обучения и общения с профессионалами я научился многому. И портретной, и пейзажной, и репортажной съёмке. Я очень благодарен своему учителю Якову Николаевичу Халипу. Он из меня сделал профессионала фотокорреспондента. Большое ему спасибо и светлая память.
С 50-х годов я стал подавать снимки в районную газету и другие издательства, мои снимки брали и появились первые гонорары.
В 1959 году открылся Щёлковский районный дворец культуры. Дворец строили 10 лет на средства предприятий. И вот, встретился в дверях редакции районной газеты с заведующим отделом культуры района Иваном Ивановичем Чевырёвым, мы и до этого были знакомы, ноя не знал, что его назначили директором Дворца Культуры, и он предложил работу руководителем фотостудии, работать вечером, два вечера в неделю. И я согласился.
По тем временам это был Дворец. Внутри он ещё пах красками, всё блестело. Работать в нём было приятно.
Дворец оживал, в нём появлялись всё новые и новые коллективы, а их было много и все бесплатные.
У меня был специальный класс на 3-м этаже, в нём была отгорожена тёмная комната для практических работ. Всё как надо для занятий фотостудии.
В первых наборах ученики были только взрослые, мы своими силами распланировали и установили стеллажи и полки над раковиной, укрепили корыто с деревянной решёткой для растворов. На стеллажах стояли пять фотоувеличителей для практических занятий. Мой увеличитель стоял под чехлом в переднем левом углу. На нём работал только я. Его я перенёс из деревенской фотолаборатории. Здесь были и другие удобства, впоследствии все работы производил во дворце, включая цветную фотографию.
Для занятий я составил программу по разным темам, были практические занятия с выездом на природу.
Из более одарённых учеников первых групп образовался 2-ой коллектив – фотоклуб, с которым я занимался один раз в неделю. Коллектив такой был нужен Дворцу. Мы делали фотовыставки, вывешивали фотографии 30х40 см на передней стене при входе в актовый зал. Щёлковский фотоклуб был не на плохом месте, мы участвовали в областных и республиканских выставках и имели призы и грамоты. Некоторые стали профессионалами. В последующие годы ученики были из старших классов, каждый год в группе было не менее 25 человек. Столько вмещал класс.
В 1960 году при центральном доме журналистов в Москве открылся двухгодичный вечерний факультет фоторепортажа. Мне очень хотелось туда поступить, но у меня не было среднего образования, и только по рекомендации районной газеты меня приняли. Учиться мне было легко. У меня уже был опыт фотокорреспондента, да и сам преподавал во Дворце двум коллективам. Но слушать лекции профессора Иофиса и кандидата наук Лидии Павловны Дыко, автора многих книг по искусству и композиции было интересно. Я успешно закончил факультет и у меня добавилась уверенность в правильности выбора профессии. Работа мне нравилась. Я прививал ученикам любовь к искусству, многие и сейчас благодарят за полученные знания.
Я в это время был в расцвете сил и у меня появилось желание создавать историю города и района. И я начал фотографировать старые постройки, на месте которых планировалось выстроить новые, чтобы в дальнейшем сделать выставку как было, и как стало. Но, к сожалению, полностью осуществить это по ряду причин не удалось.
А когда началась капитальная застройка ул. Пушкина и ул. Парковая я решил к 50-летию Советской власти в 1967 году сделать открытки и отпечатал их более 30 оригиналов этих и других улиц города Щёлково. Этим заинтересовалась 2-ой секретарь горкома Валентина Дмитриевна Башлыкова. Мы ездили в разные издательства Москвы, но почему –то их не выпустили, почему – не знаю.
Хочется сказать коллективу Щёлковского историко-краеведческого музея, большое спасибо за осуществление моей мечты. Этим фотографиям уже 50 лет, а это история. Некоторые пенсионеры, попавшие в открытку, могут узнать себя и вспомнить молодость.
С 1961 года во Дворце началась новая эра, появились космонавты, на все праздничные мероприятия приглашался один, а то и два космонавта.
Было желание у многих побывать на таком мероприятии, но был порядок, приглашались небольшие группы передовиков от организаций и каждой группе хотелось сфотографироваться с космонавтом.
Мне приходилось фотографировать многих космонавтов и во Дворце группами, и в президиуме, и в звёздном городке с делегациями. Приятно было видеть их непринуждённое общение. Раздевались в кабинете директора Дворца, выходили в зал и фотографировались с группами. Я им настолько примелькался, что некоторые фотографировались со мной за руку. Иногда бывала лётчик-испытатель Марина Лавренитиевна Попович. У меня есть и с ней фотография с автографом, и книжка с рекордами и стихами.
Фотографировал я и Андрея Николаевича Туполева, он приезжал как кандидат на встречу с избирателями. За многие годы работы во Дворце пришлось фотографировать многих артистов, приезжавших с концертами.
Однажды приехали два друга – Лещенко и Караченцов, их хорошо встретила публика, они показывали фрагменты из кино и исполняли песни, по окончанию было небольшое угощение и заплатили им по 20 рублей. Они были весьма довольны.
А когда появился новый коллектив «Машина времени» был полный ажиотаж у касс дворца. До этого они выступали на Чкаловской. Идеолог района была чем-то озабочена, и старалась препятствовать такому нововведению. Но концерт состоялся.
Было два сеанса, на первом сеансе был и я с дочкой, сидели на первом ряду, и я фотографировал. На первых рядах сидели девушки, говорили, что коллектив их взял с собой, чтобы они зажигали публику, и когда надо вставали и хлопали в ладошки поднятыми руками, мне казалось, что они просто мешают зрителям. Руководитель, он же и исполнитель, был одет в чёрный кожаный костюм в обтяжку.
Пел он до поту, это хорошо было видно с первого ряда, звук был как говорят на полную катушку, всё искрило, софиты излучали бегающий свет, в ушах гудело. Мне казалось это «Дурдом». На второй сеанс я не пошёл, а дочка пошла. За это время я успел отпечатать фотографии, а дочка у Макаревича взяла автограф.
Во дворце я отработал вечерами по совместительству 26 лет до 1985 года. Работа мне нравилась, я прививал ученикам любовь к искусству. Я передавал им свои знания бескорыстно, как когда-то и мне, но пришлось уйти. В 1985 году мне исполнилось 60 лет, и я уходил на пенсию, а тогда был такой закон, нельзя получать более 300 рублей, всё что больше высчитывалось во время ревизии. А у меня на зарплата на основной работе на заводе № 31 Гражданской авиации, пенсия, и если ещё бы дворцовая зарплата, то был бы большой перебор. Вот это и послужило тому, что я ушёл из Дворца.
Трудовая деятельность на основной работе.
Кто как не я может рассказать, как образовался завод № 31 Гражданской авиации. Я местный житель, и эту местность помню с колхозных полей, как и когда появился аэродром, и как это всё выглядело после войны. С времён войны сохранились два цеха в землянках: столярный и ремонтный. Стоял деревянный щитовой дом типа барака, в нём расположились администрация снабжения и санчасть, и другие небольшие строения военных времён, и всё это называлось А.Р.М. – авиаремонтные мастерские.
Самолёты У-2 прилетали на поле аэродрома и заруливали в мастерские своим ходом. Тут им и делали необходимый ремонт. С половины 50-х годов директором стал Александр Леонтиевич Слепух, появилась строительная бригада и началось строительство на долгие годы, всё это давалось не легко, но мастерские преображались. Появлялись новые цеха и мастерские стали заниматься не только ремонтом, но и выпускать новую продукцию. Вот и пришло время, и из мастерских стал завод № 31 Гражданской авиации. Александр Леонтиевич любил порядок, на территории были газоны с цветами, посажены голубые ели, везде покрашены бордюры. А завод продолжал строиться. Помимо новых цехов появились отделы: отдел главного конструктора, отдел главного технолога, бюро технической документации. Увеличился ассортимент выпускаемой продукции, появилась необходимость в фотолаборатории и Александр Леонтиевич пригласил меня, мы были знакомы с времён мастерских, и он знал о моей творческой работе. На заводе помимо нужных фотографий для комплектации изделий, я освоил и внедрил изготовление шильдиков на металле фотоспособом.
Это бирочки разных размеров с указанием схем, инструкций и других указаний. Они укреплялись на стенках изделия, а их было много, и штат дошёл до 4-5 человек, и всем хватало работы.
Александр Леонтиевич много делал и для деревни Набережная, обустраивал детские площадки, а у деревни Байбаки установил памятник погибшим. Мало кто знает. Что новый мост в городе Щёлково - это тоже его заслуга. Мне периодически в процессе стройки приходилось фотографировать его для отчёта в министерство.
Александр Леонтиевич директором был от Бога. Из каких-то землянок завод создал показательным, на завод приезжали делегации для обмена опытом. Проводились конференции аналогичных предприятий. Как у него всё это получалось, приходится только удивляться. Я не мог этого не описать, всё это делалось на моих глазах. На заводе я отработал 37 лет.
Разные воспоминания.
Помню воздушные тревоги во время налёта немецких самолётов на Москву. Они часто попадали в лучи прожекторов, особенно в перекрёстных лучах они блестели. Их сопровождали во время полёта, ослепляя пилотов, не давая им прицельно сбросить бомбы. Их хорошо было видно и от нас, но налётов было немного.
В начале 1960 годов мой сын Коля учился в хомутовской школе в начальных классах. Меня в школе знали, и однажды пионервожатая обратилась ко мне с просьбой привезти Алексея Петровича Маресьева из Москвы в школу, и в назначенный день мы поехали. Жил он на улице Горького за домом Моссовета. Поднялись на 2-ой или 3-ий этаж, позвонили. Вышла приятная на вид женщина, пионервожатая объяснила кто мы и откуда, и что она договорилась и Алексей Петрович сам назначил день и час. Женщина сказала обождите, через некоторое время вышел Алексей Петрович, я удивился, даже без тросточки, и мы поехали. Он был разговорчивый, увидел у меня наградные колодки и стал расспрашивать, где я воевал и за что награды. И я рассказал, как и какие я сбил самолёты, он сказал, что он тоже встречался в небе с такими самолётами, я постеснялся спрашивать о его боевых случаях. Пробок в то время на дорогах не было, и мы с разговорчиком быстро доехали до школы. У школы нас ждали, и когда мы вышли из машины нас окружило столько ребят, что мы с большим трудом дошли до школы. Зал, в котором выступал Алексей Петрович был полон, передвигаться с фотоаппаратом было невозможно, но я смог сделать несколько снимков в помещении и на улице, сейчас остался только один. На обратном пути я ему рассказал об аэродроме, который находился за деревней Набережная, он о нём ничего не слышал.
Лучший друг.
Давным–давно на мой день рождения мой друг Герман Александрович Безукладников, главный художник города, подарил мне в рисунке на меня шарж, в нём он подметил всё того времени: причёску, сходство, лампу-вспышку софитом и два фотоаппарата. Так я снимал ответственные съёмки, шарж этот мне нравится и по сей день. А внизу он подписал мазком кисти: «Снимай везде, снимай всегда».
Вот десятки лет я и снимал. Много. Даже очень много. Чего я только не снимал: первые посадки в парке за дворцом, открытие школ, памятников, старые и новые стройки, виды города на открытки, демонстрации и другие праздничные мероприятия. Мне легче написать, чего я не снимал, а вот один такой случай я вспомнил. Не снимал процесс верхнего перекрытия тоннеля под железнодорожными путями. Даже первый секретарь горкома Юрий Иванович Седенков сказал мне, жалею, что забыл пригласить на эту ночь, а это историческое событие для района, история.
Память о войне.
Когда я увидел впервые памятник погибшим в районе во Фряново, это было летом, у меня по телу пробежал холодок, но памятник выглядел не празднично. Венки завяли, да и погода была не фотографическая. Я его даже не сфотографировал, но он всю зиму не давал покоя.
Я же участник войны, это мой долг – сфотографировать все памятники в районе, и я десятки лет их фотографировал. К некоторым памятникам приходилось ездить не по одному разу, выслеживая нужное освещение. Фотографий набралось более 90 штук, многие из них публиковались в разное время в разных издательствах, а в книге «Память Щёлковского района» в первом томе их не один десяток. Один раз председатель районного совета ветеранов … попросил отпечатать все памятники в 5-ти экземплярах. Я отпечатал, а он вскоре трагически погиб, и дальнейшая судьба их неизвестна.
Фото Р.Н. Плахина разных лет
Встреча с М. Попович
Памятник В.И. Ленину
Демонстрация
В. В. Терешкова
А.А. Леонов
